Человек на скамейке, возле калитки. Кепка, невысокий ростом, довольно худой. Он с ним поздоровался.
Девять километров извилистого грейдера, потом трасса 55, восемь километров изрядно разбитого асфальта. Машин мало, он прибавил скорость, гнал быстро, как никогда.
Фредрик видел его лицом к лицу. Это он. Точно он.
Пять машин впереди. Еле ползут за маленьким красным автомобилем, тянущим громадный трейлер, который сильно накренялся на крутых поворотах, и вереница машин держалась от него на почтительном расстоянии. Фредрик попытался обогнать, раз и другой, но поневоле оставил свои попытки, когда у очередного поворота видимость упала до нуля.
Следующий съезд, к Тустерё, поворот направо прямо перед мостом Тустерёбру и центром Стренгнеса.
Он увидел их издалека.
Они стояли у калитки, между двором «Голубки» и улицей.
Пятеро педагогов-дошкольников и двое из кухонного персонала. Четверо полицейских с собаками. Родители, несколько знакомых и несколько незнакомых.
Тот, что с маленьким ребенком на руках, указывал в сторону леса. Один полицейский пошел туда со своей собакой, велел ей искать след, к нему присоединились еще двое.
Фредрик подъехал к калитке, посидел немного, потом открыл дверцу и вылез из машины, его встретила Микаэла, сначала он ее не видел, она вышла из дома.
Черный кофе. Без мерзкого молока, не латте, не капуччино, не другое модное дерьмо, просто угольно-черный шведский кофе без гущи. Эверт Гренс стоял у автомата в коридоре, он в жизни не станет платить за то, чтобы в чашку отсыпали белого порошку, вкус-то противный, эмульгаторы и что-то еще, насквозь химическое. Но Свену подавай именно эту дрянь. Кофе превратится в коричневатую бурду, а он и рад переплатить. Эверт держал пластиковые стаканчики на порядочном расстоянии один от другого, будто иначе светло-коричневый заразит черный, старался не расплескать, нес бережно, насколько позволяла легкая хромота на свеженатертом полу коридора. Он вошел в свой кабинет, протянул один стаканчик в сторону посетительского кресла, Свену, съежившемуся, бессильному.
— Держи свои помои.
Свен встал, взял стаканчик.
— Спасибо.
Эверт пристально смотрел на коллегу, заметив в глазах Свена какое-то незнакомое выражение.
— Что с тобой? Неужто для тебя такая трагедия работать в день рождения?
— Да нет.
— А что тогда?
— Юнас только что звонил. Пока ты там сражался с кофейным автоматом.
— Вот как?
— Спросил, почему я не пришел домой, обещал и не пришел. Сказал, что я врун.
— Врун?
— Сказал, что взрослые — вруны.
— И что? Ближе к делу.
— Он видел по телевизору репортаж о Лунде. И спросил, почему взрослые врут, обещают ребенку показать мертвую белку или красивую куклу, а на самом деле хотят только достать свою пипиську и избить ребенка. Вот так он сказал. Слово в слово.
Свен пил свой кофе, молча, он снова съежился, машинально слегка покачиваясь в кресле, то влево, то вправо. Эверт отошел к книжной полке, к кассетнику, пошуровал среди пластиковых футляров.
— Что на это ответить? Папа врет, взрослые врут, да сколько таких взрослых, что врут, достают пипиську и бьют детей. Эверт, у меня нет сил. Понимаешь? Нет сил!
...«Семеро красивых пареньков», с радиоансамблем Харри Арнольда, 1959 г.
Они слушали.
...Мой самый первый парень был строен как кинжал,
второй же был блондин и так меня любил.
Текст как хоккей: банальный и несущественный, но именно поэтому позволял отвлечься. Эверт медленно покачивал головой, закрытые глаза, другое время, несколько минут покоя. В дверь постучали.
Свен посмотрел на Эверта, тот раздраженно мотнул головой.
Стук повторился, на сей раз громче.
— Да!
Огестам. Прилизанная челка и вкрадчивая улыбка в приоткрытой двери. Эверт Гренс не любил пай-мальчиков, в особенности таких, что прикидывались прокурорами, а на самом деле жаждали получить больше, подняться выше, уйти дальше.
— Что надо?
Ларс Огестам отпрянул назад, то ли от Эверта Гренса и его раздражения, то ли от кабинета, гремевшего голосом Сив Мальмквист.
— Лунд.
Эверт поднял взгляд, отставил пластиковый стаканчик.
— Что там?
— Он объявился.
Огестам сообщил, что дежурный только что говорил по телефону с человеком, который несколько часов назад видел Бернта Лунда в Стренгнесе, возле детского сада. Один из родителей, звонил с мобильника, перепуганный, но рассказывал вполне трезво и связно — о скамейке, и кепке, и лице, которое узнал. Он оставил в детском саду свою дочь, пяти лет, и, по словам персонала, девочка пропала.
Эверт смял стаканчик, швырнул в мусорную корзину.
— Черт! Черт!
Допросы. Самые мерзкие за все годы службы. Человек, который вовсе не человек, а что-то другое. Упорно ускользающий взгляд.
...Гренс, мать твою.
Лунд, смотри на меня.
Гренсик, они ведь озорницы.
Я тебя допрашиваю, Лунд. Поэтому смотри на меня.
Озорницы. Маленькие-маленькие похотливые чертовские озорницы.
Либо ты смотришь на меня, либо мы кончаем допрос, сию же минуту.
Ты хочешь знать. Про их маленькие дырочки. Я знаю, что хочешь.
Ты что же, не смеешь смотреть на меня?
Дыркам нужны члены.
Хорошо. Теперь мы смотрим друг на друга.
Маленькие-маленькие дырочки, им нужна куча членов.
Каково тебе смотреть мне в глаза?
Их же надо научить. Чтоб не думали все время о членах.
Так, больше не можешь. Трусливые у тебя глаза.