Изверг - Страница 74

Еще час.

Потолок цвета мочи.

Еще час.

Странное дело.

Еще час.

Всю жизнь он провел на бегу, до краев заполняя каждое мгновение, боясь, что все вдруг опустеет, перестанет существовать.

Еще час.

Так и жил, цеплялся за дни, чтобы заглушить вечное беспокойство и уйти от одиночества.

Еще час.

Даже в ту пору, когда вокруг были люди, от которых он зависел, когда он ловил настоящее, чтобы увидеть их.

Еще час.

И вдруг, когда их не стало, когда ему нет надобности в этом треклятом настоящем, только оно и осталось — желтый, как моча, потолок, время, мысли, ничто больше не имело значения, он не мог ни на что повлиять, ничего изменить, и это внушало спокойствие, он был совершенно спокоен, как мертвец.

Слушания продолжались почти неделю. Вынесение приговора дважды откладывали, каждая буква важна, каждое слово, этот приговор будут детально анализировать все СМИ, его целиком напечатают крупные газеты, телегеничные эксперты будут разбирать его в выпусках новостей; за судьбой отца, застрелившего убийцу пятилетней девочки, следили люди, разделявшие его скорбь о потерянной дочери,

люди, считавшие, что убийство есть убийство, независимо от обстоятельств,

люди, уважавшие его за мужество и за защиту, какую он им обеспечил, сделав то, чего не сумело сделать общество,

люди, говорившие о непростительной мести и требовавшие длительного тюремного срока, в назидание остальным,

люди, которые истязали и убивали других сексуальных преступников, ссылаясь на выводы суда низшей инстанции о необходимой самообороне.

Приговор вынесли в субботу. Утром, в девять часов четырнадцать минут. Полный текст можно было получить у охранника зала безопасности в здании стокгольмского суда. Журналисты выстроились в очередь, с мобильными телефонами в руках, чтобы быстро передать в редакцию новый текст, рядом фоторепортеры, чтобы отснять во всех ракурсах кипы документов; присутствовали там и прокурор Огестам, и Кристина Бьёрнссон, и кое-кто из любопытной публики. Фредрик узнал обо всем через ненавистное дверное окошко. От охранника, приносившего ему дополнительный кофе и продлевавшего прогулки. Тот сказал, что ему очень жаль, что это ужасно, что поднимется несусветная шумиха.

Десять лет.

Апелляционный суд приговорил его к десяти годам тюрьмы.

•

Малосрочник сожалел. Зря он так. Зря так отметелил Хильдинга. Чертов Хильдинг! Кретин вонючий! Какого дьявола ему понадобилось ныкать всего «стеклянного турка»? Какого хрена он тусовался с крутым бугаем, до дна опустошив огнетушитель? Все сусло драной кошке под хвост. Как тут не отметелить. Хорошенькое дело, если б Хильдинг все заглотал, а после безнаказанно отплясывал по отделению! Так нельзя. Нельзя! Только вот зря он этак его уделал. Видок-то у Хильдинга был аховый. Наложат швы, это понятно, но назад он уже не вернется. Сюда точно не вернется. В Тидахольм отправят. Или в Халль. Они всегда так делают. Назад никогда не отсылают. Маловато их осталось.

Хильдинг в больничке. Вонючий педофил Аксельссон, который после предупреждения сбежал в карцер и засел там, поджав хвост. Бекир, хотя нет, этот уже откинулся.

Сконе. И Драган. Блин, трубочку не с кем выкурить. Потом бугай этот. И русский. И другие психи.

Да, погорячился он. Зря бил так долго. Зря не перестал, когда Хильдинг отрубился.

На улице по-прежнему дождь. Уже которую неделю. Ни хрена не поймешь. Сперва несусветная жара неделю за неделей, даже член не вставал. Потом мокрота, да какая — никто носу не высунет на воздух. Никак им не угодишь, мать их так. Идиоты вонючие.

Он посмотрел в окно. Дождь стекал по стене. Футбольные ворота того гляди сдует. Двое типов шли по прогулочной дорожке. Он не мог разглядеть, кто это, оба в плащах с капюшонами.

Малосрочник обернулся. Четверо у бильярдного стола, русский, ворча, ходил вдоль бортика, натер мелом кий, забил несколько шаров и передал ход Яношу. Тот тоже ворчал, особенно громко, когда загнал в лузу черный и проиграл. Малосрочник никогда не любил бильярд, бабская игра — двигать длинными палками по зеленому столу. Он играл в карты. В мулле, иногда в покер. Но не сегодня. Не сейчас. Неохота. Сейчас там сидит Йохум со Сконе и Драганом, раздает да мухлюет. Все не то, все не так без Хильдинга-Задиринга.

Малосрочник решил выйти — один хрен, что там, что тут. Ему нужен свежий воздух, плевать, что дождь поливает. Он пошел к выходу. Подойдя к двери, заглянул в караулку. Трое вертухаев. Чем они только, мать их так, занимаются целыми днями? Просиживают дыры в штанах, да еще и бабки за это получают? Черт подери!

Он остановился у самого стекла. Не видел их. Но слышал. Разговаривают-то громко. Голоса вроде как возбужденные. Полных фраз он не ухватывал, слова разбегались во все стороны, невозможно собрать в более-менее осмысленное целое.

Несколько слов он разобрал. Сексуальный маньяк. Он слышал их много раз. Длительный срок. Он четко услышал: длительный срок. Потом уловил обрывок предложения: у Оскарссона в камере.

О чем они там базарят, черт побери? Еще один насильник? Здесь? Они что, ничего не поняли? Не видели разве, как удирал отсюда Аксельссон? Они ведь раздобыли его личный номер, и узнали приговор, и до смерти бы забили, если б кто-то его не предупредил.

Эти вертухаи никогда ни слова не говорили. Расхаживали себе взад-вперед по отделению, гремя связками ключей, и помалкивали в тряпочку. А теперь вон как разволновались. Наперебой тарахтят. Он услышал: герой. Услышал: убийца. И снова: сексуальный маньяк.