Под потолком у Гренса висел вентилятор. Как в средиземноморских гостиницах. До сих пор Огестам не замечал его, увидел только сейчас, когда вентилятор отключился и в комнате настала полная тишина. Посмотрел вверх, потом снова на пожилого человека перед собой, ища в его лице горечь, озлобленность, пытаясь понять, откуда же берется весь этот страх, он не сомневался, что это именно страх, обернувшийся неприступностью и агрессивностью. Чего он так боится? Отчего ему так трудно выказать участие, говорить без ругательств и обвинений? Сколько историй он слышал про Гренса, еще когда учился в университете, — полицейский Гренс, самостоятельный, лучше всех остальных. А теперь? Он не видел того, о ком слыхал. Видел надутого индюка, загнавшего себя в угол и сидевшего там, одинокого, изработавшегося, неспособного выбраться оттуда, он насмешничал, ненавидел и понятия не имел, как ему попасть домой.
Я не хочу стать таким, думал Огестам. Озлобленность отвратительна, почти так же отвратительна, как одиночество.
Эверт ждал, с компакт-диском в руках. «Классика Сив», двадцать семь композиций. Открыл футляр, вынул тоненький пластмассовый диск. Пальцы оставили на блестящей стороне жирные следы. Повертел-покрутил, сунул обратно в футляр.
— Ты закончил?
— Пожалуй.
— Тогда можешь забрать это. У меня нет такого аппарата.
Он протянул диск Огестаму, который покачал головой:
— Он ваш. Не хотите слушать, выбросьте.
Гренс отложил диск в сторону. Сегодня среда, вторая неделя с тех пор, как Лунд избил двоих конвоиров и сбежал. Маленькая девочка умерла. Ее убийца тоже. Отец девочки сидел в нескольких кварталах отсюда, под замком, в ожидании решения об аресте и начала процесса. Пижонистый прокурор скоро потребует для него пожизненного срока.
Иногда ему становилось невмоготу. Иногда он с нетерпением ждал того дня, когда все кончится.
В жару с мертвыми телами обстояло хуже. Они напоминали ему фильмы о природе, которые он с годами возненавидел: фальшиво бодрые голоса дикторов, ведущие зрителя по залитой палящим солнцем безлюдной африканской саванне, мухи, назойливо жужжащие у микрофона, хищник, готовый к охоте, за несколько секунд настигающий слабого противника, набрасывающийся на него, раздирающий на куски, пожирающий все, что можно сожрать, и бросающий остатки окровавленного мяса, на которое тотчас кидались снова, на сей раз жужжащие мухи, составная часть процесса распада, зловонного, спешного, уничтожительного.
Вот что он видел перед собой, эту картину он всегда носил с собой за запертой дверью и узкой лестницей по дороге в подвал Института судебной медицины, в секционный зал.
Они приходили сюда неделю назад, он отвернулся, когда подняли простыню, невредимое, умиротворенное лицо девочки и изувеченное тело. Эверт кивнул ему, дав понять, что он может не смотреть, что ему незачем вбирать в себя еще больше безнадежности, вникать в бессмысленное.
Она была нереальной. Совсем маленькая, все еще впереди, все только-только начиналось. Он вспомнил ее ножки. Маленькие, как у всех пятилеток. На них нашли слюну. Лунд их лизал. После ее смерти.
— Свен?
— Да?
— Как ты?
Эверт спросил не свысока, без сарказма. Спросил просто потому, что хотел знать.
— Ненавижу это место. Не понимаю его. И Эррфорс, вроде нормальный человек, как он мог выбрать себе такую работу? Это же конец. Кому это нужно, кто это выдержит? Как действует человек, режущий тела, которые совсем недавно действовали?
Они миновали большой архив. Свен был там однажды. Регистраторы, архивные ящики, папки. Полка за полкой за раздвижными дверьми. Каталог умерших. В тот раз он искал наугад, вместе с молодым судебным медиком искал фотографии, но так и не нашел. Умершие собраны на бумаге, в виде машинописных записей, в алфавитном порядке. Он надеялся, что ему не придется вновь открывать эту дверь, идти туда — все равно что топтать могилы, хватать руками последнее, что оставалось.
Людвиг Эррфорс сердечно поздоровался. На сей раз он не в стерильном халате. И обоим полицейским тоже халатов не предложил. Они вошли в секционный зал, тот же, где лежала Мари Стеффанссон. Судмедэксперт указал рукой на стол.
— Странно. Я вскрывал обеих скарпхольмских жертв. И малышку Стеффанссон. А теперь и их убийцу.
Эверт легонько стукнул лежащего на столе мужчину по ноге.
— Этого мерзавца? Ему суждено было очутиться здесь. Но вы, стало быть, уже точно знаете? Совершенно точно знаете, что на этот раз насильничал тоже он?
— Я еще на прошлой неделе говорил. Способ действия тот же. То же чрезмерное насилие. Я проработал здесь дольше, чем рекомендуется, и никогда раньше не видел подобного насилия по отношению к ребенку.
Он кивнул на труп под простыней.
— Скоро мы все докажем. Черным по белому. К началу процесса все получите. Анализ ДНК, у нас ведь осталась сперма с прошлого раза. Я на сто процентов уверен, ну а обвинителю, судье и присяжным представлю все в письменном виде.
— Пижон прокурор намерен требовать для Стеффанссона пожизненного срока.
Свен удивленно взглянул на Эверта.
— Да. Именно так. Он старается не потерять лицо.
Эррфорс немного подвинул тело, прямо под лампу. Потом с дружеской улыбкой обратился к Свену:
— Вид довольно неприглядный. Не знаю, прошлый раз вам нелегко пришлось. Наверное, смотреть не стоит.
Свен кивнул, быстро переглянулся с Эвертом и стал к ним спиной. Эррфорс поднял простыню.
— Видите? От лица мало что осталось. Стеффанссон попал ему в лоб. Как взрыв. Мы только по зубам смогли установить личность.